Книга «Лонгхольмский сиделец» и другие… - Виктор Иванович Носатов

Ясеница. Если мои предположения верны, то дорога от Исае свободна, но вам не лишне будет выслать передовой дозор и двигаться у селения Ясеница с опаской, осторожно, так, как могут ходить только настоящие охотники.

– Слушаю, вашбродь! – козырнул вахмистр, и вскоре семеро наиболее выносливых охотников вслед за Загородиным ускоренным шагом запылили по направлению к лагерю.

– А нам до подхода основных сил надо во что бы то ни стало перекрыть дорогу из Турку так, чтобы австрияки не смогли войти в Исае и захватить мост, – поставил я задачу вахмистру.

– Знамо дело, – согласился Стронский, – только надо найти такое место, где можно справиться с этим нелегким делом своими силами.

Я развернул карту и начал внимательно изучать окрестности села.

– Ваше благородие, я знаю где лучше сделать засаду, – оторвал меня от карты вахмистр. – С западной стороны села большак проходит вдоль высокого обрыва впритык к берегу. Если дорогу перекрыть со стороны села и с обрыва, то ни кавалерия, ни артиллерия там не пройдет. Во всяком случае, до тех пор, пока у нас не закончатся патроны. А пехоту, если вздумает карабкаться на обрыв, возьмем в сабли.

С этим предложением трудно было не согласиться, и я его утвердил. Пройдя строем с песней через село, мы взбудоражили все местное население. Мужики и бабы, побросав свое крестьянское дело, прилипли к окнам и частоколам, чтобы взглянуть своими глазами на русских, которые осмелились с оружием в руках выступить против Австрии и теперь, как написано в австрийских листовках, начнут «жечь села и города, насиловать женщин, отрезать пленным уши и языки, нанизывать на пики детей». Но, к их удивлению, эти невиданные здесь ранее варвары-русские почему-то не ломились в их дома, не насиловали их жен, не жгли усадьбы, а гордо и лихо, словно на параде, шествовали по дороге…

Выйдя на западную окраину Исае, я дал гусарам время на отдых и нехитрый походный завтрак, а сам с вахмистром направился к обрыву.

– Да-а, здесь при хорошей организации боя можно надолго задержать не только батальон, но и целый полк, – удовлетворенно сказал я, – что нам и требуется. Молодец, вахмистр, отличную позицию выбрал.

– Рад стараться, ваше благородие! – радостно воскликнул Стронский.

– Если останемся живы, то я непременно буду ходатайствовать о представлении тебя к Георгиевскому кресту. Думаю, что ты будешь достойным кавалером.

– Спаси Христос, ваше благородие, – взволнованно, со слезою в голосе промолвил Стронский, – верьте мне, я голову положу за православную веру, нашего батюшку царя и родимое Отечество.

– Верю! – сказал я. – И поэтому ставлю тебя на самый ответственный и самый опасный участок. Будешь оборонять село со стороны дороги. Я с остальными гусарами займу оборону по гребню обрыва. Подготовь позиции по обе стороны дороги. Окопы должны быть полного профиля. Только там можно будет в полной мере укрыться от шрапнели. И помни, от тебя во многом будет зависеть, успеют ли наши войска первыми войти в Исае или нет. В противном случае эта позиция может стать для всех нас последней.

– Все ясно, ваше благородие! Мои орлы с места не сдвинутся без приказа, – уверенно воскликнул вахмистр.

Вскоре Стронский отправил трех охотников с каким-то заданием в село. Через полчаса гусары вернулись, нагруженные лопатами и кирками. К этому времени вахмистр уже заблаговременно разметил позиции, и вскоре работа на большаке закипела.

Наскоро выпив кофе, услужливо приготовленный денщиком, я с отделением гусар направился на гребень обрыва. Разметив линию окопов, вместе со всеми начал долбить твердую как камень землю. Набив на руках мозоли, передал свою лопату гусару, а сам, сменив наблюдателя на пригорке, стал следить за гравийкой, ведущей в Турку, откуда в любой момент мог появиться неприятель. Петляющая вдоль реки, словно змея, дорога хорошо просматривалась в бинокль лишь до поворота, теряясь в густом сосновом лесу.

«Господи, задержи австрияков, сделай так, чтобы первыми в Исае пришли наши», – мысленно взмолился я, прекрасно понимая, чего может стоить столкновение нашего небольшого отряда с превосходящими силами противника. Я прекрасно понимал, что все это хорошим не закончится. А мне так хотелось жить в свои-то девятнадцать с небольшим годков…

Через два часа траншеи полного профиля были готовы. Придирчиво осмотрев позицию, я похвалил гусар:

– Молодцы, братцы! Теперь обживайте окопы. Бог даст, землица защитит нас от вражеской артиллерии, – добавил я, видя, как охотники, больше привычные к лихому кавалерийскому наскоку, с неохотой вынужденно кланяются земле.

Дав гусарам полчаса на отдых, я направил в сторону Турку дозор. Три моих охотника во главе с ефрейтором Кузьминым, съехав с крутого обрывистого склона прямо на большак, соблюдая маскировку, направились навстречу неизвестности.

Наблюдая за тем, как мои подчиненные, то и дело поправляя свои кавалерийские карабины, понуро бредут по дороге, я всей душой понимал причину их отнюдь не бравурного настроения. Одно дело, когда в дозор выступает вся команда, и совсем другое, когда кому-то приходится действовать в отрыве от основных сил без локтевой поддержки товарищей по оружию. Это я знал по себе. Постоянные рейды в тыл врага научили меня не только всесторонне анализировать обстановку и принимать нестандартные решения, но и особому отношению к солдатам. Я стремился даже в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях беречь нижние чины и без особой на то необходимости старался никогда не отправлять их на верную смерть. И прежде всего потому, что в каждом из них видел не бессловесное существо, предназначенное для военных экзерсисов, как считали некоторые офицеры, а прежде всего живого человека с его слабостями и героическими порывами. Своих охотников я знал не только поименно, но и по батюшке. Ведал, есть ли у них семьи, дети. Старался проникнуть в душу каждого из них и потому предельно внимательно выслушивал россказни гусар о своей жизни, о своих селах и деревнях, своих любимых или нелюбимых женах и невестах. С особой любовью рассказывали они о своих детях. Непременно вспоминали свое хозяйство или ремесло и то, что они будут делать, когда придут с войны. Видя искренний интерес к их судьбам, их нелегкой деревенской жизни, подлинная суть которой никогда и никому больше не будет сообщена, солдаты тянулись ко мне, доверчиво раскрывали свои души. Зачастую откровенничали о том, как тяжело им воевать на неродной, враждебной всему русскому, православному, земле, как они мысленно прощаются со своими родными перед каждым боем, как в смертельном страхе замирают их сердца при разрывах бомб, свисте пуль и шрапнели. И тогда я старался кого-то из них подбодрить, кого-то утешить, а кого-то и пожурить. А если человек своим поведением в бою отличился,